Статья из "КОММЕРЦ" ● 9 января 2009 г. №1 (352)
Социум
ДРУЖБА НАСТОЯЩАЯ И ДРУГАЯ
…Если б у него в руках в тот миг оказался топор, возможно, не писать бы мне сейчас всё это. Леня вывалился из дверного проема, выпучив глаза, шипя и захлёбываясь: «Т-ты кто т-такой, че-чего н-надо?!»
Его косноязычный рык, голый торс, фикса во рту и татуировка на левом запястье вынудили попятиться к выходу, и заставили пожалеть в этой жизни о многом. Но я не собирался куражиться над его хромотой-заиканием и выгонять его из убежища – разъехавшейся во все стороны глинобитной лачуги. На щербатых стенах я высмотрел среди матерной шелухи, однозначное: «Как тяжко жить». Вместо того, чтобы ответить на угрозы по-мужски, я нелепо рассмеялся и указал на надпись. Леня взглянул на меня, осовело обозрел каракули краски, зачерпнул шершавой рукой реденькие волосенки на затылке и, смотрите-ка, сразу подобрел. Напрягся и выдохнул без запинки:
–Ну ладно, заходи коли так.
Через минуту я, сколько возможно удобно, располагался на скрипучей табуретке, Леня прикуривал о самодельную плитку с открытым нервом пылающей спирали, а за стеной кряхтела его избранница, призывая благоверного к человеколюбию и оптимизму: «Ленька, хрен моржовый, гони придурка вон и сбегай за водкой – добавить надо…»
Впрочем, ещё через мгновенье обо мне забыли. Распахнулись массивные ворота, вполовину скрывающие трехуровневые палаты красного кирпича, водила загнал джип в подземный гараж, а господин отправился то ли в сауну, то ли проведать двух волкодавов в вольере.
Жизнь дарит новым оптимистическим казусом: Леня и господин «от Труссарди» живут на одной улице. Согласно проржавленной вывеске на стволе темной масти карагача у Лениного плетня и стильному лэйблу на тесовых воротах владельца джипа оба они проживают на улице, именуемой ни много, ни мало улицей Дружбы.
Это, пожалуй, единственное, что их объединяет в этой жизни. Однако, еще не успели они ощутить друг к другу прилива братской любви, как обнаружилось, что живут они все-таки на разных улицах, с одним, правда, названием.
О той из них, где выстроились в последние годы в шеренгу шикарные коттеджи, народ судачит с придыханием. Здесь обретаются наши честь и совесть – капитаны промпредприятий, банкиры, торгующие чем придется нувориши райком-комсомольского розлива.
Обезопасив себя от потрясений домофонами, волкодавами и даже (некоторые) автономными котельными, обеспечив культурно-интимный досуг саунами и спутниковыми тарелками, честь и совесть чувствуют себя превосходно. Поговорите через вмонтированный в ворота домофон с отпрыском банкира, и вы почувствуете, что юноша о шестнадцати годочках – уставший и пресыщенный жизнью человек. Пресновато ему живется – всё наперед известно: папа оплатит обучение в забугорной альма-матер, мама подберет блестящую партию. А пока, можно днями напролет елозить мышку компьютера, да, облачившись в настоящий, не турецкий, «Адидас», лениво репетировать эйсы и форхенды на теннисном кортике. Душно, господа – а вот стучать, не по-людски: когда уезжал, заметил краем глаза, как некий Гобсек, аккуратно записал в блокнотик номера моего истасканного жигуленка. Завтра же куплю для маскировки белоснежный лимузин…
Исконная улица Дружбы, известная с первых послевоенных лет, как-то исчезла с карт города вместе с ее обитателями и вынута из пропасти времени, стараниями неугомонных журналистов. С десяток домишек развалин, спрятавшихся от цивилизации за железнодорожной насыпью (сначала здесь бедовали корейцы и поволжские немцы, согнанные в Жезказган сталинским штыком, а ныне кукует уже известный читателям Леня – представитель второго, или даже третьего поколения переселенцев). Время от времени с полотна сползают вагоны с рудой – рядом чадит медьзавод – грозясь завалить хибары, на этот раз навсегда.
– Как вагон сошел, так мы выходим всем миром на субботник, - рассказывает Леня. – Вот, гляди, почти у всех здесь стены подпирают увесистые поленья, чтобы они ненароком не обвалились от вагонного перестука, или при аварии.
–А как спать-то здесь удается? – удивляюсь я.
–Да мы привычные. Тут главное что? Сродниться с пейзажем. Мой двоюродный брательник в Фатерлянд уехал и пишет жалобные письма. Хочу, мол, обратно – на дворовые лавки, под наши деревья. Там, за бугром, пишет, все только пашут, да деньги пересчитывают. Ни отдохнуть душевно за чаркой, ни поговорить не с кем.
Леня, удовлетворенно почесывает голую грудь, скорчив гримасу сожаления по брательнику, неосмотрительно рванувшему на историческую родину со столь благословенного места. Грудь и ладони у Лени обожжены электросваркой. Он классный автослесарь и сварщик, калымит на ремонте автомобилей и сантехники. Тем и живет.
– А так у нас все безработные, - вздыхает Леня, - ни связей, ни капиталов, вот и перебиваемся с хлеба на чай. Но главное – не вор я.
Последнее заявление означает, что он не запускает лапу в казну, и не отрезает втихоря многочисленной родне лакомые куски бывшей народной собственности. Леня по этому поводу смачно ругается по адресу нуворишей из власти и сплевывает обиду через плечо. Нет, Леня не такой. Он пошерстит-пошерстит за железнодорожным полотном по три года как заброшенным складам бывших областных учреждений, да и стащит на хозяйские нужды груду кирпичей, деревянный брус и, бог весть как сохранившиеся жестяные листы с писанными краской диаграммами, канувших в Лету соцсоревнований. Жестянки хорошо забиваются в трухлявые стены. Поэтому на потолке у Лени – подробный расклад производственных достижений какого-то «Дряньснабстроя». Сколько кубов леса ушло в первом квартале, на сколько процентов перевыполнен план, и сколько, наконец, совершили прогулов столяр Сидоров и его собутыльник пилорамщик Вахи-заде – обо всем можно узнать, задрав повыше голову. Причем, как указано на потолке в разделе «итоги», Сидоров отделался выговором, а горячий Вахи-заде, видимо, в очередной последний раз взят на поруки коллективом…
Внезапно завечерело, а из средств освещения здесь только свечи целы.
- Стой Леня, молчи, - кричу я, - ответь только, знаешь ли ты о второй, белокаменной дружбе?
- Это там, где марседесов больше чем людей? – переспросил Леня.
Вот такой он оказался сообразительный. Довольные удивительным открытием мы молча выкурили по сигаретке, размышляя о курьезах паскудной действительности.
– Ну ладно, я пойду причешусь немного, сегодня у внука день рожденья, - спохватывается Леня, посоветовав заглянуть в хибарку через дорогу – там новоселы из аула.
Обезопасив меня от лицезрения нищеты, калитку при дворе обороняет молодуха с младенцем на руках.
– Да, да, грудью я его кормлю, - срывается она на крик в ответ на невинный вопрос, - не дай Аллах,
молоко пропадет, не знаю выживет ли. Денег нет даже на детское питание. Последние истратили на эту развалюху.
Их село, когда-то самое крупное в районе, разорено. Света нет, работы нет, скот идет под нож:
- А власть эта продажная пусть сюда вообще не суется, - надрывается женщина, - я ногтями им всю рожу расцарапаю. Тебе все понятно?
Да, когда найден консенсус между ближними, настроение падает на 1000 вольт. От чего бы это? Кто знает, будьте добры, не рвите душу…
Когда я возвращался в город, навстречу попался уже просветленный Леня. Он в категорической форме заявил, что ему плевать на все «их бюрократские заморочки», но проживать на одноименной улице с капиталистами ему «западло», а посему пусть они, кто за это деньги получает, переименуют ту, другую улицу в какой-нибудь Уолстрит, а его оставят в компании с тезками бензопилой и нефтепроводом… И чтоб я так им и передал.
Что я и попытался только что сделать.
- участник сейчас на форуме
- участник вне форума